• Стихотом МЛ •

Михаил Левин
	Моим друзьям-однокашникам А жизнь сложнее коллажей Натана Альтмана - летит по грудам чертежей, по белым ватманам, летит, мелькая и кадря киношной лентою, нас всех изматывая зря экспериментами. Но хоть ни охнуть, ни вздохнуть от жизни нынешней - спешить не надо отдохнуть за лентой финишной: пускай огонь, а не угли горит до вечера - мы что умели, то смогли, стыдиться нечего: ведь жизнь сложнее коллажей Натана Альтмана, прошла по грудам чертежей, по белым ватманам.
	Дом на Кирочной. 1937 год (картинки детства) Память детства порой из тумана выплывает, и словно в кино возникает и смотрит с экрана жизнь, что канула в Лету давно. Старый дом наш на улице Кирочной, вечный шёпот про чей-то арест, в тишине, по-осеннему призрачной, с церкви сброшенный, падает крест. Крест упал. Пыль взвилась и осела. Моя нянька присела без чувств, а зевак просвещал штатский в белом, что кино всех важнее искусств. Был я мал и мне не было дела до трагедии рухнувших стен, и не знал я, что рушит Гегелло то, что создал великий Фельтен. Помню тёмный дворовый колодец, где шалел от мальчишеских игр, а точильщик, хромой инородец, сыпал под ноги мне веер искр. Во дворе жили люди - осколки прежней жизни, закончившей круг: шляпки, муфты, манжеты, наколки, а на лицах - застывший испуг. Жизнь холёная, сытая, барская уходила. Всё мчалось вразнос, и корявая речь пролетарская заглушала парижский прононс. Я глядел сквозь окна амбразуру на булыжный покров мостовой, по которой сурово и хмуро гулким шагом шел ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ.
	На смерть поэта (у памятника В.В.Маяковскому) Тяжёлый монумент на перекрестье улиц. Заката позумент, вокруг дома сутулятся. Хотел взорлить и петь у мира в сером хламе, чтоб бронзой прозвенеть, сметая хлам стихами. Себя предал в мечте о счастье пролетарьем, но к власти шли не те, а годы пролетали. Устав от склок и лжи, из пут противоречий решительно - как жил – шагнул из жизни в вечность. И бронзою храним от бурь и треволнений, глядит он, как под ним проходят поколенья. Суровый монумент, вокруг дома сутулятся – эпохи документ стоит в прицеле улицы.
	Перельману "И увидел Бог, что это хорошо" Перельман сумасшедший? Нет! Он - с неба сошедший в этом сумрачном мире гореть угольком. И бредёт по планете с чёрным хлебом в пакете… Преклоните колени пред святым чудаком. Интегралом раскрученный, он гуляет по Купчину, незаметный и тихий средь людской суеты. Что ему миллионы, если в цифры влюблён он – не нужны миллионы – кто с Вселенной «на ты». И его это право отказаться от славы, от почёта и мантий, и от лавров венца: ведь в «хрущёвке» убогой он приблизился к Богу, пусть чуть-чуть, пусть немного – к творенью Творца. Пусть гудят стадионы и кричат миллионы, и удачливый форвард для них бог и Кумир… Но живёт где-то в Купчине, в интегральной излучине, Гений, в тихом безлюдье постигающий Мір.
	Памяти Дмитрия Кедрина Тридцатые годы. Поселок Черкизово. Бревенчатый домик и комната в нём. Домишки, как бусы, на Клязьму нанизаны, И церковки купол блестит за окном. Гармошка ревёт, тишину раздирая, Соседи бранятся за тонкой стеной, А в скромной каморке живёт жизнь иная, И гости иные – из жизни иной: Задумчивый Рембранд, суровый Аттила, И Барма, и Постник, воздвигшие Храм, Им здесь хорошо, и комфортно, и мило, И строки, и мысли – здесь всё пополам… Давно уже сломан бревенчатый домик, А те, кто в нем жили, исчезли как сон. Остался стихов только тоненький томик – Строк, рифм и раздумий малиновый звон. Но в час полуночный, незримой тропою, Конь, Барма, Рембрaнд и Бродяга-босяк Идут на свиданье с поэтом толпою, И Ворон летит, жёлтым глазом кося.
	Новогоднее "Вражду и плен старинный свой Пусть волны финские забудут И тщетной злобою не будут Тревожить вечный сон Петра."                      (А.С.Пушкин) через 190 лет после… В раздумиях сижу на перепутье года. С тоской в окно гляжу на гнусную погоду, свою являющую ярь. И нынче снова, как и встарь, Нева, бурля, о берег бьётся и затопить Петрополь рвётся, а ветер, рвя ночную тишь, гремит железом старых крыш. Но волн свирепая громада, упёршись в мощь стальной преграды, смирившись, начала отход в глубины мутных финских вод. Всё стихло. Солнца диск короной скользит по лип столетних кронам. Редеет мгла. Под небом чистым сверкают златом купола. Адмиралтейская игла несёт кораблик золотистый, через сумятицу веков летящий в пене облаков. А город после непогоды, забыв о прихотях природы, под солнца зимнего лучами салютом пушечным встречает день новый. И, как встарь, ВИВАТ Петровский сотрясает град.
	* * * Я в храм вошёл. Оградой окружён, стоит он на краю кладбИща. Прозрачен воздух… Колокола звон… Пред входом нет привычных нищих. Недобро глянул старый пономарь на чужака, пришедшего зачем-то. Перекрестился я, как встарь, двуперстно. Вспыхнули приветно его глаза. Лица пергамент улыбка добрая вдруг осветила - Входи, найдёшь душе фундамент: в знамении двуперстном сила! Лики икон старинного письма смотрели на меня сурово, и чтицы в чёрном голова склонилась к Библии пудовой. Оклады в брызгах серебра, свечей мерцание в шандалах бронзовых… Мне показалось, что прошла, как тень, боярыня Морозова. И я стоял, как бы во сне, не внемля логике софизмов, и чувствовал, как льётся кровь во мне моих далёких прадедов из схизмы.
	Володе Цивину Тебе рассказали, а ты повторил, и хочется слушать и слушать – ведь в тёмном шамоте ты мне подарил шумерскую древнюю душу. Я вижу, как старый писец из Двуречья тщедушное тело над глиной склонил, не зная, что в глину неведомой речью впечатал далёким потомкам ПОСЫЛ. Я слышу гортанную речь Хаммураппи, и звон кандалов им пленённых рабов, и стоны людей под пятою сатрапьей, давно погребённых под толщей веков. Казалось: навеки исчезнуло СЛОВО из мира иного – начала начал. Но! чутким услышано ухом. И снова в твоём переводе посыл зазвучал. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Тебе рассказали, а ты повторил.
	КАПИТЕЛИ Размышления у портика ВНИПИЭТ "Мгновенной жатвой поколенья По тайной воле провиденья, Восходят, зреют и падут; Другие им вослед идут…"                      (А.С.Пушкин) Уходят люди, закрывают двери, Как бы сжигая в прошлое мосты, И равнодушно смотрят капители На уходящих с бледной высоты. Что делать? Все уйдут когда-то В иную жизнь, шагнув через порог. Уйдут, как покидают полк солдаты, Достойно отслужившие свой срок. Войдут другие через те же двери. У них вся жизнь - порыв, любовь, мечты… И улыбнутся юным капители, Приветствуя их с бледной высоты. Наступит срок, и те закроют двери, Оставив в прошлом юности мечты. И равнодушно глянут капители На уходящих с бледной высоты.
	Чапаев и Пустота Бывают вещи странные, И честно вам скажу: В меню я – в ресторанное – С тоской всегда гляжу. Изыски кулинарные, Заумных слов – не счесть … А хочется нормальное, Хоть что-нибудь поесть. Закрыв меню, в окошечко Смотрю, грустя молчком: Так хочется картошечку С зелененьким лучком! Вот так и в магазине я Брожу средь книжных масс, И редко небо синее Мне радует здесь глаз. Под натиском Минаевых Исчезла простота, И нет уже Чапаевых – Осталась Пустота. Я с прозою бунтарскою В обнимку не хожу – Я с дочкой капитанскою По-прежнему дружу.
Москволенинград