Я не хочу судьбу иную,
     Мне ни на что не променять
     Ту заводскую проходную,
     Что в люди вывела меня.

                        Алексей Фатьянов

      Осенью 1969 года, после окончания 64 средней школы г. Ленинграда и неудачной сдачи вступительных экзаменов на скульптурное отделение ЛВХПУ, я поступил на работу в Специальное конструкторское технологическое бюро (СКТБ) "Биофизприбор" техником-художником (с окладом 70 рублей в месяц). Выбор предприятия объяснялся просто: там работала экономистом моя мама, которая всё для меня, недоросля утрясла. Мне осталось только показать начальнику сектора промышленно-технической эстетики (СПТЭ) мои рисунки и оформить документы. Рисунки шеф пролистал без эмоций и написал на обороте одного из них карандашом текст-канву моего заявления о приёме на работу. Меня покоробило, что он выбрал для своей писанины именно акварельный портрет Людмилы Афанасьевны Сергеевой, но стерпел. Воодушевила впервые увиденная в каракулях шефа "ионийская" фамилия директора предприятия – Златорунский! (много лет спустя я случайно обнаружил его могилу на Серафимовском кладбище неподалёку от могилы доктора архитектуры В.Пилявского, у которого я учился в ЛИСИ). Чем занимался "Биофизприбор" - более- менее прочитывалось в названии.

      Сектор эстетики располагался в старинном особнячке при пересечении сестрорецкой железной дороги с Чёрной речкой (современный адрес: СПб, Сабировская ул., дом 35). Сейчас особнячок совсем неплох, а в 1969 году выглядел руиной. В секторе работали примерно десять дизайнеров, большинство женщины. Доподлинно знаю, что высшее дизайнерское образование имел начальник сектора и ещё один мужчина средних лет – Владимир Демлер. Он-то и был, по моим наблюдениям, генератором всех художественно-конструкторских идей. Несколько девушек-дизайнеров пока только учились в "Мухе" на вечернем отделении. Ну а я был самым неумелым, а посему, удел мой заключался в написании многочисленных объявлений. В те далёкие от нас времена художники-оформители, вроде меня, чаще всего заменяли компьютер с принтером, выводя от руки крупные "печатные" буквы. Однажды Володя Демлер, увидев, как я старался над рисованием очередного текста, сказал мне, что не следует относиться к объявлению так, будто это "графическая работа". Урок мастера был с благодарностью "намотан на ус". Художники-конструкторы СПТЭ (по-нынешнему дизайнеры) сидели в большой просторной комнате. Там было много специальных журналов и, в частности, весьма любимый мною журнал "Декоративное искусство СССР", - россыпью за многие годы. Свободное время у меня случалось нередко, и я читал "ДИ" часами.

      К сожалению, дизайнеры частенько устраивали застолья с возлиянием. Пить крепкие напитки, как истинные художники, я тогда ещё не умел, приходилось учиться. Володя и тут был лидер.

      Всем окружающим было ясно, что я человек временный и в ближайшие месяцы отправлюсь на службу в Советскую Армию (СА). При первой же надобности меня "бросили в прорыв" на производственный участок, взамен выбывшей маркировщицы. Участок размещался в другом здании. Мне дали пару десятков одинаковых плат для радиодеталей без маркировки и один образец с маркировкой. Я должен был по образцу покрыть все двадцать плат непонятными мне буквами и цифрами, которых было приблизительно три десятка на плату. Знаки писались на рыжей пластмассе рейсфедером, белой нитрокраской. Смывались, как и в наши дни, ацетоном. После того как я всё написал, платы направили в отдел технического контроля (ОТК), откуда немалое количество их вернулось ко мне с меловыми птичками на местах пропущенных мною символов. Пришлось доделывать и опять сдавать в ОТК.

      Потом приносили новые заготовки, и всё повторялось. Таким трудом я занимался не меньше недели, даже не заходя в свой корпус СПТЭ.

      Мою карьеру техника-художника вскоре оборвала повестка о призыве на срочную военную службу. В райвоенкомате мне заблаговременно было объявлено, что буду служить в железнодорожных войсках, пройдя для начала сержантскую школу. По моему разумению, это значило, что предстоит участвовать в великом строительстве БАМа… Но судьба распорядилась иначе: когда я, широко отпраздновав со своими одноклассниками по "просто школе" и вечерней Художественной школе свой неожиданный для многих уход в армию, прибыл с вещами на призывной пункт, меня в числе ещё пяти человек (примерно из полуста) без объяснений отправили домой с трогательным обещанием призвать следующей весной.

      Рассказал всё родителям. Опять устраиваться на работу в "Биофизприбор"?.. Как-то уже не хотелось. Отец постановил, что полгода можно мне не работать, но усиленно совершенствоваться в искусстве. Я был рад усовершенствоваться, но мои друзья, как один, стали студентами разных вузов и вели достаточно свободную жизнь. После Нового 1970 года отец заметил, что я "праздную" (почти как настоящий художник) со всеми приятелями по очереди второй уже месяц, и твёрдо приказал: "Иди-ка поработай!"

      В середине февраля 1970 года я отправился в районное бюро по трудоустройству населения, размещавшееся тогда в бывшем (и в будущем) здании Александро-Невской часовни на углу Большого проспекта Петроградской стороны и проспекта Добролюбова. Там спросили, кем работал, что и как, кем хочу работать. - Хочу художником, но не на старом месте. – Художники нам не нужны… попробуйте обратиться на Северный завод в отдел кадров, близко от вас, может, что-то найдётся. Мне был известен Северный завод на Ушаковской набережной, в получасе ходьбы от моего дома. Чем конкретно занимались на этом предприятии, я не знал, - знал, что машиностроением. На следующий день прибыл туда, но мне заявили, что отдел кадров находится на "второй площадке" у железнодорожной станции "Новая деревня". Пройтись пешочком от первой до второй площадки ЛСЗ (2 км) тогда для меня не составляло труда.

      Вот я и там. Кадровики встретили вполне доброжелательно, несмотря на явно вырисовывавшуюся перспективу обзавестись, как тогда говорилось, "летуном", т.е. работником, часто меняющим места деятельности. Художник-оформитель почему-то был нужен 31-му цеху. Мне сразу сказали, что должности "художник" в цехе нет, поэтому числиться я буду такелажником 4 разряда с окладом 115 рублей в месяц. Заниматься буду оформительской работой под началом парторга цеха. Забрали мою трудовую книжку, выписали пропуск. 17 февраля 1970 года началась моя по-настоящему самостоятельная, заводская, пролетарская жизнь, прославленная в своих типических чертах советской литературой.

      Первое, что запомнилось, - ранний подъём утром: моя смена начиналась, если не вру, в 6:30. (В предыдущей конторе, всяко после 8:00). Свой шкафчик в бытовке, переодевание в рабочую одежду. Как называлась комната, в которой предстояло "творить"? Профком? цехком?.. не припомню. Сам цех был довольно большим краснокирпичным зданием, стоявшим сразу за центральной проходной второй площадки (а другие-то проходные были? Не знаю.) Я тогда ещё не собирался быть зодчим, поэтому совершенно не запомнил планировку здания, но, скорее всего, пристроенный к одноэтажному цеху административно-бытовой корпус уже тогда был трёхэтажным. Сегодня он ещё виден с моста над железнодорожной платформой "Новая деревня", но всё ближе час, когда дважды орденоносный завод, осенённый именами гениев воздухоплавания (как и прерывания нежелательного воздухоплавания), исчезнет с лица Земли!

      Вознамерившись писать этот "мемуар", я ознакомился с историей Ленинградского Северного завода по книге Б.М.Мальтинского "От первых аэропланов до ракет ПВО" (2003 г.), где сказано, что мой цех был построен в 1938 году (стр. 248).

      В 1970 году в цехе № 31 - первом на ЛСЗ цехе "Коммунистического труда" - выпускалась по праздникам стенгазета "Прогресс", - "орган партийной, комсомольской и профсоюзной организаций". Эта стенгазета была главной точкой приложения сил цехового художника-такелажника. Курировавший меня парторг назначал даты-поводы для очередных газет, "выбивал" из рабочих заметки, вручал их мне, после чего требовал на согласование эскиз предстоящего выпуска стенгазеты. Эскизы я делал в блокнотике 10х14 см., мелкие и маловразумительные. По примеру своего отца-учёного бумажки я в те времена хранил, чудом сохранились и эти эскизы.

      Стенгазета "Прогресс" имела размеры приблизительно 1,5х1 м и склеивалась из 4-х листов рисовальной бумаги формата А1. В те годы дальние, глухие, "в сердцах царили сон и мгла…", то бишь, я хотел сказать, для склейки бумаги в цехе № 31 ЛСЗ использовали силикатный канцелярский клей, который совсем "не дружил" с имевшимися там водяными красками типа акварель и гуашь. То обстоятельство, что точно по центру газеты сходились крест-накрест два шва внахлёст, т.е. 4 слоя бумаги на силикатном клее, требовало от исполнителя "высшего пилотажа", а чего ещё ждать от работника авиапрома (как оказалось, я трудился тогда по этому ведомству). Зато 115 рублей жалованья - это не 70.

      Первая моя стенгазета (к празднику 8 марта) была выполнена, как мне казалось, в изысканной гармонии: жёлтый – чёрный – зелёный - белый. Женские активистки, однако, встретили произведение критикой: мрачновато, мол.

      А вот как выглядел, к примеру, подлинный, необработанный текст исполненного мною в марте 1970 г. рядового объявления: "Внимание, 15 марта в 11⁰⁰ в посёлке Мельничный ручей состоятся лыжные соревнования на первенство Л.С.З. Мужчины – 5 км, женщины – 3 км. Сбор членов команды и зрителей с 8 ч. до 8 часов 20 мин. на Финляндском вокзале у паровоза В.И.Ленина. Для получения лыж иметь при себе паспорт. Цехком".

      В конце не то февраля, не то марта… (пусть марта, - конец квартала) меня сослали поработать в цехе не по своей специальности, а на участке детских саней. Я не очень-то знал о производственной деятельности участков цеха, редко бывал в его просторных помещениях, но слышал на каких-то собраниях, что "ширпотреб" выпускали участки детских саней и детских (педальных) автомобилей. Главный же производственный участок носил таинственное название "участок крыла". Через 30 лет Б.М.Мальтинский поведал миру в своей книге, что на ЛСЗ в то время изготавливались управляемые ракеты ПВО, а ещё через 15 лет и я, наконец, добрался до этих сведений. Но какие у тех ракет были крылья, и были ли они вообще, - осталось для меня тайной.

      На участке детских саней мне поручили нехитрую работу – привинчивать к саням спинки. Левой рукой я брал из штабеля санки без спинки, правой – спинку, вставлял спинку двумя крючками и винтом в 3 отверстия саней, надевал на винт гайку-барашек и закручивал её электродрелью со специальной насадкой. Дело шло "на автомате", пока, вдруг, спинка ни отказывалась садиться на сани из-за отсутствия в санях отверстий. Вспомнив, как ОТК "Биофизприбора" возвращал мне мои некондиционные платы, я с пониманием отставлял в сторону изделие собрата-мыслителя и устремлял взгляд на соседний участок, где "сходили с конвейера" небесного цвета педальные авто для детей богатеньких родителей.

Выпуск на ЛСЗ детских саней по годам (по Б.М.Мальтинскому).

      Напряжённо выискивал в "датской" и недостаточно структурированной книге Б.М.Мальтинского цифры выпуска на ЛСЗ детских саней по годам, чтобы осознать мой тогдашний вклад в общее пролетарское дело (за прошедшие десятилетия детские сани не слишком изменились). Неожиданно наткнулся на месидж, что…

      Что? Вы не слышали это английское слово? Или считаете, что по-русски правильней писать "меседж"? Ну, знаете, - "я давно понимаю военный устав и под выкладкой полной не горблюсь давно…" На срочной службе в СА слово "месидж" мне вдалбливали унтеры (сержанты) в единственно возможном тогда значении - "радиограмма". Что-то мы там искали в эфире, и даже, говорят, находили – забыл, не помню.

      Что касается сообщения Мальтинского, то он писал (причём в двух местах книги): мол, в 1963-1976 гг. заведующей технической библиотекой ЛСЗ работала Татьяна Ивановна Лужина. Я был с ней знаком, как с библиотекарем, с 1979 г., когда пришёл начинающим архитектором во ВНИПИЭТ, где она проработала до 1993 г. В январе1994 г. Татьяна Ивановна, работая уже в читальном зале Центральной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина на Богатырском проспекте, д. 9, помогала мне провести выставку, посвящённую 75-летию поэта Н.И.Глазкова. В июне 1999 г. я с помощью Т.И.Лужиной поучаствовал двумя декоративными произведениями, повешенными в читальном зале, в праздновании 200-летия А.С.Пушкина.

      Солидарен с Б.М.Мальтинским в том, что необходимо отмечать добрых и культурных людей, таких как Татьяна Ивановна Лужина. (Особенно, если в их трудовых книжках много печатей, неотличимых от тех, что у тебя.)

      Непрофильная работа санями не ограничилась. В один прекрасный день меня привели в некое помещение, возвышавшееся над цехом, что-то вроде диспетчерской, откуда через внутренние окна просматривался почти весь цех. В диспетчерской был свежециклёванный дощатый пол (не меньше 20 м²). Мне было велено покрасить его оранжевой половой эмалью (выдали) с помощью имевшихся у меня кистей (максимум № 30). Предстояло испытание, предваряющее специфические армейские опыты. (В армии ходили анекдоты о мытье лестниц зубными щётками - чистейшая русофобская ложь). Но совесть в моих заводских вождях проснулась быстро, и они разыскали где-то флейц, шириной в три пальца. Пол я покрасил, - не хуже Пикассо.

      Первая апрельская стенгазета затевалась к Дню космонавтики, 12 апреля. По моему замыслу слово "Прогресс" вписывалось в пентаграмму, окружалось четырьмя лепестками плазмы, извергающейся из ракетных двигателей, и возносилось, разумеется, в открытый космос (см. эскиз). Парторг усмотрел в эскизе что-то своё и мрачно прокомментировал: "Прогресс, значит, улетает к чёрту…" Нового эскиза, к счастью, делать не пришлось, т.к. день космонавтики был не слишком значимым праздником, который мог не отражаться в стенгазете. Куда важнее было надвигавшееся 100-летие Владимира Ильича Ленина (22.04.1970 г.). Ленинскую тему было решено форсировать за счёт космонавтики.

      Тем не менее, в эту же пору мне подбросили забавную "халтуру": привели на заводской территории к одноэтажному зданьицу (задним умом назову его подстанцией) и велели написать чёрными буквами (высотой сантиметров 40) по жёлтой штукатурке текст, что курить возле здания "строго воспрещается" и ещё пару каких-то строк.

      Для меня это был первый и пока последний опыт того, что ныне именуется "стрит-арт", в изводе, культивируемом современным московским худогом по прозванию Покрас Лампас. Замечу: я творил почти на полвека раньше, но не в свете софитов, а на потаённом Ленинградском Северном заводе! А если правду говорить, следовало бы мне в упомянутом случае изготовить трафареты букв, а не мучиться каллиграфией.

      Празднование 100-летия В.И.Ленина в СССР было грандиозным. Для лучших трудящихся и лучших военнослужащих были отчеканены юбилейные медали. Даже мне, вернее родителям, так как я уже служил в СА, примерно через полгода после даты 22.04.1970 г., вдруг вручили юбилейную грамоту за мои прошлые успехи в Детской художественной школе! Не до каких медалей я, само собой, не дотянулся, но газету "Прогресс" оформил, как требовалось, - в твёрдых правилах соцреализма!

      Собственное ощущение "такелажного" творчества становилось день ото дня безрадостней. Не в идейно-политическом аспекте, а в формально-эстетическом. Что-то я делал не так, как мог бы… Сегодня, задним умом, я понимаю, что последний (в моей карьере), "первомайский", эскиз цеховой стенгазеты "Прогресс" был определённой ступенькой к постижению того, что стало в последующей жизни главным, - архитектуры. На этом эскизе виден не только прямоугольный планшет газеты, но и антураж, созданный предшественниками, - по три деревянные рейки сверху и снизу, по два горшка с цветами слева и справа. Вот ведь какой я достиг художнической матёрости. Сам-один!

      11 мая 1970 г. я был уволен с Ленинградского Северного завода в связи с призывом в Советскую Армию. Эта майская дата оказалась магической: ровнёшенько через два года я был уволен из СА в запас в звании сержанта, с квалификацией радиотелеграфиста 1 класса. Редчайшее - по тем временам сказочное везенье: срочная служба (по-честному) продлилась на 11 дней меньше двух календарных лет.

      P.S. 4.10.20018 г. я в числе десятка пенсионеров-книголюбов присутствовал в библиотеке № 2 Приморского района СПб на поминках (официально на "беседе, посвящённой 140-летию ЛСЗ") Ленинградского Северного завода. (Как говаривал В.С.Черномырдин: "Его нет, но он имеется"). Беседу проводила библиотекарь Е.Кочнева. Я надеялся услышать что-то обнадёживающее, - вотще! Картина мира не изменилась: первая площадка (бывший "Руссо-Балт" на Ушаковской набережной), где строились легендарные "Муромцы" И.И.Сикорского, превратилась в архитектурно заурядный (уж поверьте старому зодчему) жилой комплекс с зарешёченными дворами. Цеха второй площадки (и мой 31-ый) дожидаются сноса с аналогичными последствиями.

     Уходит История! И маршируют симулякры: игрушечные У-2 в сквере им. генерала С.П.Селезнёва, гранитный обелиск возле квазиместа гибели Л.М.Мациевича, там же семь гранитных пьедесталов (более года ожидающие положенных им бюстов) с золочёными буквами, требующими правки или доказательств ошибочности сведений Бориса Моисеевича Мальтинского в части связи авиапредпринимателя и эмигранта В.А.Лебедева с заводом "Красный лётчик" (впоследствии – ЛСЗ).