Главная • Столбец МЛ • Состав раздела
К 75-летию Геннадия Алексеева  (18.06.2007)


Н.Федотов. Композиция "Геннадий Алексеев". 1997г.    Геннадий Алексеев. 1956г.

Только через несколько месяцев после завершения (осенью 1997 года) работы над композицией "Геннадий Алексеев" я заметил, что полученный мной результат перекликается со строчками Н.А.Заболоцкого: "Уступи мне, скворец, уголок, / Посели меня в старом скворешнике."
Геннадий Иванович Алексеев, в отличие от Николая Алексеевича Заболоцкого вовсе не просил помещать его в скворечник, но мне кажется, что он не таит на меня обиды, ибо кое-что провидел, писал: "Мне бы не хотелось воскресать, но, судя по всему, - придётся."
Из тех, кто называл его Гена, я неплохо знаю двух архитекторов (бывших его однокурсников): Валентина Гавриловича Танкаяна (обучал меня архитектурному проектированию в ЛИСИ) и Юрия Ильича Никитченко (я почти 25 лет проработал под его началом во "ВНИПИЭТ").
Первыми судьями моей композиции "Геннадий Алексеев" были Ю.И.Никитченко и его жена Г.Р.Бебешко, знавшие Г.И.Алексеева ещё со студенческих времён. Посмотрев принесённую мной не слишком удачную цветную фотографию, они решили единогласно: "Это не Геннадий Иванович!" Потом (в 1998 году) на моей выставке в Доме архитектора посмотрел "живьём" работу В.Г.Танкаян и написал в книге отзывов, что глаза у Г.И,Алексеева были другие (более добрые). Удивительно, но моя учительница по скульптуре Нина Григорьевна Сухорукова, глядя на фотографию данной работы, в 1999 году сказала прямо противоположное: "глаза хорошие."

Газета "Художник Петербурга" N5 2000г.    Газета "Художник Петербурга" N5 2000г.

Как не относись к этой композиции, в моей биографии она стала значительным этапом: с ней я дебютировал в 2000г. на "Осенней" выставке художников-профессионалов из "главного" Союза художников Санкт-Петербурга (в секции ДПИ).После этого дебюта удалось поучаствовать ещё в четырёх подобных выставках подряд. Потом в секции сменилось начальство и мои работы выставкомы перестали принимать.
Вспоминаются годы, проведённые мной в качестве студента (1973-1979) на Архитектурном факультете Ленинградского инженерно-строительного института (ЛИСИ).
Осень 1973 года. Довольно легко (с двумя лишними баллами) я преодолел тогдашний конкурс 3 чел/место. Экзамен по рисунку (гипсовая голова /6 час/ +гипсовая капитель /3часа/) сдал на "четвёрку".
Я в учебной группе 2-А-I. По возрасту - "старик", так как отслужил два года в армии и поработал уже в трёх организациях (отставание от вчерашних школьников - 4 года). Но при мне имелся уникальный багаж - три захода по сдаче вступительных конкурсных экзаменов на отделение архитектурно-декоративной пластики в ЛВХПУ им. В.И.Мухиной. Нокаутирующие результаты этих испытаний приведены в таблице 1.

Таблица 1
Год Конкурс чел/место Оценка
Рисунок живой обнажённой фигуры (12 час.) Лепка живой головы с плечами (12 час.) Композиция = рельеф на заданную тему в заданной архитектуре (9 час)
196972*33
197273/242
19737232
Примечание: * экзамен включал дополнительно рисунок живой головы (6 час.)

Геннадий Иванович Алексеев, Станислав Павлович Одновалов и Елена Николаевна Лукьянова были приставлены к нашей группе 2-А-I вести практические занятия по предмету "Введение в архитектурное проектирование". Г.И.Алексеев, кроме того, читал на нашем потоке (5 групп по 25 человек = 125 человек) в течение двух семестров лекции по предмету "История искусства".
Введение в архитектурное проектирование начиналось с изучения основ так называемой архитектурной графики. Это выглядело так: в аудитории, закреплённой за группой 2-А-I (переулок Бойцова, 5), 25 студентов-первокурсников рассредоточивались по трём объектам, повешенным на стенах. Объекты гипсовые: половинка капители, крупные ионики, розетка-цветок. Сначала надлежало реалистически изобразить на бумаге выбранный объект с помощью карандаша, потом перенести контуры рисунка на кальку, потом с кальки на обтянутый бумагой планшет, где обвести китайской тушью и выполнить так называемую отмывку, то есть многократно покрывая разведённой тушью те или иные места рисунка, добиться фотографического эффекта.
При этом три наших преподавателя ходили от одного студента к другому, изучая племя и младое, и незнакомое. Мне досталось рисовать противную розетку и я мучительно пытался вдохнуть в неё какую-нибудь жизнь. Именно тогда Г.И.Алексеев впервые подошёл ко мне, взял у меня мой карандаш и стал задумчиво рассматривать его грифель.
За свою (в ту пору 22-летнюю) жизнь я повидал примерно три десятка разных художников, в той или иной степени вынужденных меня учить рисованию. На самые распространённые рекомендации и наставления уже имел "аллергию".
Ведь я в ЛВХПУ не только за двойками ходил, но видел там, как рождались на моих глазах шедевры всевозможных корифеев, представлявших самые разные уголки Советского Союза. Некоторые из тех рисунков в скором времени увенчивались самыми настоящими пятёрками. Я и пятёркам уже знал цену! В ЛВХПУ в ту пору все экзаменационные оценки (кроме двоек) по каждой дисциплине нумеровались через "дробь" по порядку. Например: на потоке выставлено три пятёрки - 5/1; 5/2; 5/3. 5/1=пятёрка первая - самая лучшая; 5/3=пятёрка третья - худшая из пятёрок, приближающаяся к 4/1- четвёрке первой. И так далее.
Поэтому оценка 3/2, полученная мной на экзамене 1972 года, запомнилась мне как вершинное моё достижение, а номера других трёх троек и одной четвёрки стёрлись из памяти. (Не исключаю, что они были двузначными, а кафедра рисунка ЛИСИ почему-то не стала меня добивать и выставила в приложении к диплому "отлично".)
Абитуриент ЛВХПУ, получавший в ту пору на экзамене по рисунку двоечку, имел право спросить: "А за что?" Этим правом я воспользовался только раз - в 1973 году (прежде не ведал о нём).
Пришёл на кафедру рисунка ЛВХПУ. Сидит незнакомый дядя. Говорю, я такой-то. Он вытаскивает из кипы мой рисунок, хмурится. "Ну что это за нога (таз-голова-не помню что), разве так можно рисовать?" Я: "А как можно?" Он достаёт "пятёрку первую", но чем-то она ему не приглянулась, и он заменяет её "пятёркой второй". Я молчу "в волшбе оцепенений", но про себя фиксирую, что вкус у этого человека имеется ("пятёрка первая" досталась в тот год сыну известного художника - для верности).
Между тем Геннадий Иванович Алексеев смотрит на грифель моего карандаша.
Я считал тогда и сейчас считаю, что грифель карандаша, предназначенного для рисования, надо лишь чуть скруглить при первой заточке, а потом он у толкового рисовальщика сам будет затачиваться о бумагу (знай только срезай древесину).
Геннадий Иванович думал иначе и наставлял своих учеников, что карандаш должен быть заточен в форме идеально острого конуса, образующая линия которого не разбирает где дерево, где графит (так точат механические точилки). Несмотря на то, что мне такие откровения казались полной чушью, непонятным течением стало меня прибивать к этому человеку.
Трое наших преподавателей архитектурного проектирования (точнее введения в оное), вроде бы, не делили студентов между собой, - каждый консультировал каждого…
Но я заметил, что Е.Н.Лукьянова была увлечена работой с "сильными" студентами, такими, например, как Таня Каргина, окончившая архитектурный техникум и блестяще владевшая архитектурной графикой. Я, был явно "несильным", хотя, как мне казалось, с натуры рисовал-таки лучше большинства одногрупников.
Не исключаю, что доцент Г.И.Алексеев, лектор и знаток мирового искусства (художник и поэт, о чём мы тогда не ведали) что-то во мне усмотрел. Должен заметить, что С.П.Одновалов тоже мне нравился и исправно меня консультировал… Однако, Г.А. определённо уделял мне больше внимания, чем его коллеги. Впоследствии, как мне кажется, я раскусил причину его хорошего ко мне отношения.

Выставка Н.Федотова в библиотеке на Ленинском проспекте, 92/1. 2005г.    На выставке "Осень-2000"

Доброе участие Г.А. в воспитании из меня архитектора проявлялось иногда в анекдотической форме. Помню выполняли учебное задание - склеить из белой бумаги некий абстрактный рельеф, затем то же представить в цвете.
У меня это вылилось в вялый поток по ломаным линиям прямоугольных параллелепипедов сечением приблизительно 1х1 см. Фон был сиенисто-умбристый, а сам "поток" - старая (с желтизной) белая бумага.
Увидев мою учебную "абстрагуху" Лукьянова с Одноваловым только горестно покачали головами. Г.А. счёл нужным прокомментировать моё творенье. "Так - говорит - композиция из окурков… бывает. Но вот цвет…(задумался) я бы сказал - изысканно плохой!"
В те времена я не знал о Г.А. ничегошеньки, кроме того, что историю искусства он помнит несколько лучше, чем я. Это сейчас, задним умом, я готов почувствовать тигра по когтям - "изысканно плохой цвет".
Плохой, понятно, плохой, но ведь изысканный же! А изысканно, - оно и в Африке изысканно. Педагогическое действие Г.А. было безошибочным: студент понял, что цвет - дрянь, но сам-то студент - молодец!
А ведь композиция - предмет загадочный: "Никто друг другу не подсуден, / И каждый сокровенным жив...".
На шестом году обучения в ЛИСИ на защите моего дипломного проекта "Ангарный комплекс АТБ в аэропорту Ленинград-Пулково" 20.02.1979 г. ученик "самого" К.Малевича зодчий Л.М.Хидекель (1904-1986) - мой руководитель - отозвался обо мне неожиданно лестно. Увлекающийся был человек. А Борис Викторович Муравьёв, также приписанный к нашей "второй" группе, вдохновенно рассказывал мне как после победы над Германией подчищал немецкие аэродромы от дорогостоящего оборудования, более нужного нашей державе.
Должен заметить, что став неожиданно для себя прямым наследником неких художественных предпочтений автора "Чёрного квадрата", я с лёгким сердцем отказываюсь от этого наследства, чтобы торить по мере сил русский путь в искусстве безграничном.
В конце 1973 года 41-летний Геннадий Алексеев выглядел примечательно: роста небольшого, имел ухоженную шевелюру, бороду и усы. Как бывший "стиляга" носил короткие брюки-дудочки, в то время как мы, студенты, - "подметали улицы клёшами". Под пиджак Г.А. чаще всего надевал бадлон. В его облике явно присутствовали чаплинские чёрточки - благородство и комизм!
На своих лекциях по истории искусства, он, случалось, "отбывал номер", но вдруг вспыхивал, преображался и начинал рассказывать о жизни какого-нибудь Древнего Египта с такой степенью детализации, с какой, казалось бы, не мог описать даже нас, сидящих у него под носом. Вдохновение переполняло его, меня же не отпускало подозрение, что эта "египетская" жизнь рождалась прямо на наших глазах. Хотя, возможно, я был загипнотизирован его актёрством.
Впоследствии я очень полюбил стихотворение Г.А. "На пути из Петербурга в Москву", сложенное им аккурат в первые дни нашего знакомства. При всякой моей поездке по этому маршруту в вагоне поезда я повторяю вслед за своим учителем: "Эх, Русь…"
Г.А. широко применял на практических занятиях по "введению в АП" педагогический приём, который я незадолго до того мог наблюдать в Советской Армии. По-армейски говоря, это был "образцовый командирский показ".
Г.А. садился на место студента и молча правил его проект, как считал нужным. Иногда, увлёкшись, мог сделать за студента небольшой проект целиком. Мне лично пару проектов таким образом подарил. И, что характерно, если "мой" проект делался руками Г.А., то получалось: 5-; 4+, если же моими руками, то 3+. Г.А. проделывая "мастер-класс", приговаривал: "Начиная с третьего курса, вы попадёте к знаменитым профессорам, которые не будут с вами возиться и церемониться. Будете сами карабкаться, кто как сможет, а пока…- пользуйтесь моей добротой."
Тогда Г.А. правду говорил. Профессор Л.М.Хидекель, к которому я перешёл от Г.А., редко когда проводил на моём проекте одну-две линии, но тем не менее оставил по себе добрую память превосходными байками по поводу обжигающей современности и искусства 1920-х. Лазарь Маркович даже собирался написать нечто, расставляющее точки над i, но что-то помешало ему придать правильный вид скрижалям истории искусства. Потребность развенчать конкурентов в искусстве я бы назвал синдромом Хидекеля или сокращённо: "СХ". Согласитесь - хорошая и бородатая аббревиатура: мы уже имели "сельское хозяйство", "союз художников", "110" (в латинице). Общаясь с гигантом авангарда, я не мог не подхватить СХ!
Разумеется, на архитектурном факультете ЛИСИ той поры сияли самые разные звёзды, достойные од, но я лишь вскользь упоминаю некоторых, так как они являются фоном для моего героя Геннадия Алексеева.
Профессор и доктор архитектуры Лев Каллистратович Абрамов успел поруководить в ЛИСИ и кафедрой рисунка, и кафедрой теории и истории архитектуры. Он считался светилом в области колористики. Сейчас трудно вспомнить почему Л.К.А. оказался на практических занятиях в нашей группе 2-А-I (он не был к нам приписан), видимо, мы нуждались в мастер-классе по архитектурной полихромии.
С нами училась Лена Свешникова (дочь зам. гл. архитектора Ленинграда) и была она в тот исторический момент одета в синюю юбку и оранжево-жёлтый свитер. Л.К.А. не мог упустить такого колористического повода. Он громко и отчётливо произнёс свой гениальный слоган, опередивший время, по моему ощущению, лет на тридцать: "Жёлтое с синим - красиво!"
Критикесса Т.Иванова примерно в ту же пору писала, что в молодости человек любит парадоксы, а ближе к старости - прописи. Применительно ко мне, утверждение оказалось верным. От себя добавлю, что профессиональные банальности часто приводят в восторг неофитов и людей, вовсе не связанных с искусством. Что же касается профессора Л.К.Абрамова, то для меня его роль в российском зодчестве осталась темна, зато подписанная им характеристика студента Г.Алексеева, которую публикую на последней позиции моих иллюстраций, - канцелярский перл (СХ?).

Извещение ЛИСИ. 1960г.    Автограф Г.Алексеева в "Зачётке" Н.Федотова. 1974г.

Весной 1975 года я благополучно вышел из-под опеки Г.А., так и не прочтя ни одного его стихотворения. Чуть позже мой однокурсник Сергей Бендер открыл мне, что Г.А. - поэт и бывает в церкви, где и Бендеру случалось бывать. Первой книгой Алексеева, купленной мной в доме Зингера, был "Обычный час" с иллюстрациями автора. Примерно в то же время появилась статья о Г.А. в "Вечёрке", - перестройка набирала обороты.
В январе 1987 года я увидел где-то на Литейном объявление о предстоящем 3.2.87г. выступлении авангардных поэтов Москвы и Ленинграда в помещении клуба водопроводной станции. Меня привлекли фамилии москвичей Ерёменко и Парщикова, и я отправился на поэтический вечер вдвоём с женой.

Бывший клуб водопроводной станции. Фото с макета

"Великий и ужасный" А.Ерёменко тогда не приехал, А.Парщиков впечатления на меня не произвёл, зато удивил нахрапистый А.Драгомощенко, о существовании которого я не догадывался. В этой пёстрой компании выступал и Геннадий Иванович Алексеев со своими новыми для меня стихами. Из них я запомнил лишь две темы: о памятнике себе самому, сделанном из хлама и самим автором сразу же сожжённом ("Я и город", 1991, с.45), и нечто с рефреном "медведь ел хлеб" (про медведя я недавно выудил текст из Сети, но что-то в нём настораживает, что-то не так).
Зал клуба водопроводной станции, по-моему, был человек на двести и не был заполнен. Я с женой сидел близко к подиуму. Г.А. после 12 лет разлуки, кажется, не узнал меня. В перерыве Г.А., как и публика, вышел в фойе, где был сразу атакован двумя поклонницами (на вид студентками) с цветами. Г.А. очень увлёкся беседой с прелестницами, поэтому я не решился к нему тогда подойти. Я еще подумал, что в следующий раз захвачу с собой его книгу и попрошу автограф… Увы, следующая встреча была в тогдашнем Доме Писателя (теперь Шпалерная, 18) на прощании с членом Союза писателей Геннадием Алексеевым, умершим в ночь с 9 на 10 марта 1987 года. Только благодаря Юрию Ильичу Никитченко я узнал об этом событии. От него же я узнал, что Г.А. четыре года проработал архитектором в той же организации, где я работаю уже 28 лет.

Автобиография Г.Алексеева. 1956г. Автобиография Г.Алексеева. 1956г.     Диплом Г.Алексеева. 1956г.     Характеристика (из ЛИСИ) Г.Алексеева. 1956г.

Наши кадровики были так любезны, что дали мне посмотреть личное дело Г.А. и даже подарили мне его фотографию, так как в деле было две одинаковых (года через два после того, как я выполнил его портрет в дереве).
Я частенько думал о Геннадии Алексееве, о его поэтике и эстетике. Мне многое в нём дорого. Уже упомянул его учительское великодушие. Ещё отмечу, что он был универсальный, разносторонний художник почти леонардо-микеланджеловского склада. Для меня он стал олицетворением многовековой художественной традиции, мне дико было слышать уверения одной его бывшей студентки о том, что Г.А. будто бы "комплексовал" по поводу своего простонародного происхождения.
Любопытно, что в моём пантеоне Г.А. оказался рядом с Николаем Глазковым, написавшим: "Но стих без рифмы нынче входит в моду, / Причём скрипит, как ржавая кровать…" Так как зрелый Г.А. писал именно без рифмы, следует указать - что роднит этих поэтов? Я полагаю - склонность к "прекрасным ошибкам"!
Взять Глазкова: "В наши дни ошибаться боятся, / Но писатели не кассиры; / Не мешайте им ошибаться, / Потому что в ошибках сила".
Взять Алексеева:

Сегодня насчитал я сорок пять
внимания достойных облаков -
пятнадцать светлых
и двенадцать тёмных,
и двадцать восемь
тёмных только снизу,
а сверху светлых,
нежных и приятных
на ощупь.

Облака считая,
провёл я годы лучшие.
Как славно,
что не были безоблачны они!

[45 (?) =15+12+28]

Выполнив нехитрые арифметические действия, я усмотрел в полученном результате некий "смайлик", предназначенный персонально мне. И тем не менее, пошёл проверять догадку в калечный архив своего проектного института. После не особенно долгих поисков я обнаружил чертежи некого промышленного здания 308 (из тех, что незадумчивые журналисты нарекли безликими). Чертежи эти проверял в 1960 году старший архитектор Г.Алексеев, о чём свидетельствовала знакомая мне подпись. Это был "поздний Алексеев-архитектор-промышленник". Он уже одной ногой был в аспирантуре ЛИСИ. Архитектор Л.Г.Смирнова, работавшая с Г.А. в те давние времена, уйдя на заслуженный отдых, поведала мне в телефонной беседе, как он мучительно переживал своё служение практической промархитектуре.
В просмотренном мной досье Г.А. была положительная характеристика для поступления в аспирантуру ЛИСИ, подписанная в частности и парторгом по фамилии Федотов (стоит запомнить).
А что поведали мне чертежи здания 308? Планы, разрезы, (сейчас стадия "П", а в те времена "ТЗ"). Они не были математически безупречными , так что "смайлик" был, скорее всего, не только для меня…
Что же касается предвзято-хорошего ко мне отношения Геннадия Ивановича Алексеева, запишу это на счёт моим однофамильцам, оставившим, по-видимому, добрый след в его судьбе, и даже разделившим с ним последнее пристанище на Большеохтинском кладбище Санкт-петербурга.

P.S. Упомяну две известные мне песни на стихи Г.Алексеева:
- Евгения Логвинова "На бреге бытия" (из альбома "Эта странная жизнь", 2000 г.);
- Вера Евушкина "Река медлительна..." (из альбома "Утешные песни", 2003 г.), но тут же припомню и сочиненье А.Левина "Верлибр и песня".

P.P.S. Вдогонку 80-летию Геннадия Алексеева поспел фильм Марии Смушковой (СПб) "Поэт другого времени", содержащий уникальные семейные фотографии Г.А. и образы его американского потомства.
Не могу также отказать себе в удовольствии рекомендовать вам собственный стих "Двенадцать-девятнадцать", посвящённый Г.А.

© Николай Федотов. Июнь 2007г./июль 2012г.
Москволенинград

fomafert@yandex.ru

Hosted by uCoz